На заключительном заседании произошло резкое столкновение двух точек зрения на происхождение человека. Идеи в духе Ч. Дарвина изложили антрополог Поль Брока и Карл Фогт, что вызвало возмущение бретонского антрополога Аллегэна, который потребовал открытия дискуссии. Председательствующий Э. Лартэ отклонил его предложение, и тогда упрямый бретонец начал войну с дарвинистами на страницах журнала аббата Муаньо «Les Mondes». Девизом для Аллегэна и его соратников Жозефа Метра и Ламартина стала такая сентенция: «Человек – это падший бог, который помнит о небесах». Как же можно было подтвердить истинность подобного вывода? И вот тут-то неожиданно в качестве довода, что у далеких предков современного человека был «божественный учитель», Аллегэн выдвинул (к ужасу Мортилье) факт высокого совершенства образцов «допотопного искусства»: «Небесная чистота и религиозная вера первых людей доказываются наличием такого рода творений их рук».

Такой поворот событий, когда первобытное искусство превращалось в оружие религии, разумеется, не мог устроить Мортилье. За два года до открытия Альтамиры, в 1877 г., он утверждал следующее: «Среди всех художественных образцов, оставленных нам (первобытным человеком), мы не найдем ни одного, который вызывал бы у нас мысль о культе или религии. Единственной целью всех этих произведений было украшение его оружия и быта... Венера бесстыдная из Ложери-Бас и беременная женщина, найденная аббатом Ландеском, совершенно голые. Как и художники нашего времени, художники самых ранних эпох предпочитали рисовать и создавать скульптуры в академическом стиле». О какой религии можно говорить, восклицал Мортилье, когда люди древнекаменного века не испытывали никакого почтения по отношению к своим покойникам, оставляя их кости среди кухонных отбросов! Поэтому «допотопное искусство» не есть доказательство «начального божественного открытия». Оно возникло из духа подражания, присущего обезьяне, а цель его – получить удовольствие от украшения или продемонстрировать свою «техническую ловкость».

Мортилье, конечно, понимал, насколько будет ослаблена его позиция и как восторжествуют святые отцы, если вдруг в глубинах темных пещер будет открыто настенное искусство. Эти его опасения можно подтвердить почти документально, ибо в том же 1877 г. он, будто предчувствуя предстоящие события, заключал: «Пещеры – это глубокие и темные полости, в которых искусство никогда не создавалось». Можно представить его чувства при ознакомлении с заметкой Саутуолы, посланной из Сантильяна дель Map. Текст ее он воспринял болезненно остро, как покушение на истину. Беспрецедентность открытия Саутуолы, учитывая участившиеся тогда случаи всякого рода подделок, действительно могла насторожить Мортилье. Однако непонятно, почему он не воспользовался возможностью осмотреть Альтамиру, чтобы удостовериться в обоснованности своих сомнений. Не было ли тому виной его полное равнодушие, если не отвращение, к практическим исследованиям, на что с неодобрением и язвительной насмешкой обратил в свое время внимание Эдуард Пьетт? Кабинетный ученый, воспринимающий мир первобытности отвлеченно, вне конкретных обстоятельств поиска и раскопок, раскладывающий по классификационным полочкам добытые чужими руками музейные материалы и осведомляющийся о новостях археологии из специальных журналов, он не мог поверить в реальность находок Саутуолы. Они воспринимались им как вызов постулатам его философии прямолинейного эволюционизма. Кто не согласится с тем, что первые поколения людей на Земле были конечно же первобытными, а это значит – примитивными, в чем можно убедиться сразу, взглянув на каменные инструменты троглодитов? Господин де Саутуола или не осведомлен о заключениях археологов относительно уровня развития культуры в эпоху древнекаменного века, или он просто аферист.

Габриэль де Мортилье, однако, не отмахнулся от «подозрительного сообщения» Саутуолы. Ход делу был дан, но какой! Не думая публиковать заметку, полученную из Испании, он, по-видимому, с целью задушить ересь в колыбели, обратился к одному из своих постоянных авторов, археологу-любителю, инженеру Эдуарду Арле с просьбой побывать в Альтамире и представить соответствующее заключение о «пещерной живописи». Тот незамедлительно откликнулся на просьбу. Правда, как эксперт в столь деликатном и необычном деле он был, пожалуй, малосведущ. Ведь опыт его в археологии ограничивался пока всего лишь сбором открытых при земляных работах каменных орудий и костей вымерших животных, которые передавали ему рабочие.

Осмотр Альтамиры начался в сопровождении, как позже написал Арле, «великодушного Саутуолы» и его сотоварища дель Молино. Эдуард Арле с пристрастным любопытством и ревизорской тщательностью ознакомился с подземными галереями. Ничто, кажется, не ускользнуло от его зоркого взгляда: в каких каменистых пластах и как именно могла образоваться пещера; где произошли обвалы потолка и стен камер и когда случилась каждая из подземных катастроф – в глубокой древности или совсем недавно; где стены покрывали «кальцитовые инкрустации» или известковистые корочки, а где они сохраняли первозданный вид. Особое внимание гость обратил на следы копоти и дыма, дотошно отмечая про себя, соотносятся ли эти участки с рисунками, ради оценки которых он и прибыл в Сантильяну. Арле самым скрупулезным образом обследовал также слой «черной земли» пещеры с «доисторическими остатками» – каменными и костяными орудиями, раздробленными костными отбросами трапез первобытных и прослойками морских раковин. Эдуард Арле узнал также, что древние люди, обитатели Альтамиры, проносили в пещеру не только раковины, но и рыбу. Орудия из зеленого кремня и прозрачного кварца, всевозможные сколы, как и костяные инструменты, не оставили у Арле сомнений, что Альтамира была впервые заселена человеком на одной из ранних стадий культуры мадлен, а может быть, даже в эпоху солютре, судя по типам и способам обработки отдельных инструментов. Так, украшенные узорами костяные наконечники Альтамиры Арле нашел сходными с такого же рода изделиями, которые извлекли из слоев мадленской эпохи французские археологи М. Лярош и Шаплен Дюпарк. Основания таких орудий из Альтамиры выглядели так, как обычно оформлялись метательные инструменты из пиренейских стойбищ древнекаменного века. Значит, первобытные охотники действительно использовали пещеру как убежище 15–20 тысяч лет назад.

Предыдущая глава: Открытие Саутуолы навлекло на него проклятие

Следующая глава: Почему же на потолке нет копоти?