На месте захоронений удалось найти также три зуба самого страшного хищника «допотопной эпохи» – пещерного льва. Лартэ пришел к выводу, что эти зубы древний человек принес в грот с определенной целью, очевидно связанной с нуждами погребального культа. В этой мысли его особенно утвердила находка у входа в грот, куда Бонмезон в свое время «сгреб все, что было внутри, когда он убрал плиту, закрывающую вход в пещеру с захоронениями». Это был не замеченный каменотесом клык большого пещерного медведя, который, очевидно, лежал «с одним из умерших как его любимый предмет или амулет». Древний «изготовитель, или, если угодно, художник» превратил зуб в голову птицы, надрезав узкую канавку на конце (клюв) и выгравировав в нужном месте углубление с черточкой над ним (глаз). На другом конце было просверлено сквозное отверстие, и этот клык со снятой эмалью мог использоваться в качестве подвески-украшения. И еще один факт поразил Лартэ – «обнаружив внутри грота большое количество целых нижних челюстей плотоядных и несколько челюстей травоядных животных», он не нашел «ни одной целой верхней челюсти, так же как и значительных частей черепов их». Это навело его на размышления о возможности извлечения мозга из черепов, который мог не только поедаться, но и использоваться в смеси с костным мозгом для обработки шкур, как это делалось у североамериканских индейцев. Последним, что удивило Лартэ, была находка, совсем уж, казалось бы, невероятная для «допотопной эпохи», – музыкальный инструмент, изготовленный из пустотелой первой фаланги ступни северного оленя. Просверленная снизу, она, если подуть в отверстие, издавала пронзительный звук.

За пределами грота рядом с захоронениями залегал слой, тоже насыщенный костями животных, но все они были разрублены, обожжены и покрыты следами погрызов. Отношение этого пласта к заполнению ниши осталось невыясненным. В другом месте Лартэ заметил черноватую толщу, насыщенную пеплом и углем. Ударив острым концом геологического молотка, он извлек из нее обломки обожженных костей, а также зубы бизонов и северных оленей. Стало ясно, что тут залегал пласт, насыщенный остатками жизнедеятельности «допотопных людей». Дважды в этом месте велись раскопки, которые дали большое количество находок. В ходе работы удалось раскрыть настоящий очаг, который располагался на искусственно выровненной известняковой платформе площадью в несколько квадратных метров. Ее устилали очень тонкие пластинки сланца, покрасневшие от воздействия огня. Сланец был принесен с другой стороны долины, где пласты его проступали у подножия горы Порте. В самом очаге залегало множество зубов травоядных животных, в том числе быков и носорогов, а также их трубчатые кости, расколотые совершенно определенным образом. Как следовало полагать – для извлечения мозга. Иногда они были обуглены или слегка подвергнуты воздействию огня. На поверхности отдельных костей Лартэ заметил неглубокие бороздки и оценил их как следы срезания мяса каменными инструментами. В очаге, к удивлению Лартэ, были обнаружены также преднамеренно разъединенные пластины двух огромных зубов слона и основания их. Оставалось лишь гадать, с какой целью человек доставил к гроту эти единственные костные останки гигантских животных «допотопной эпохи».

Сотни осколков кремней залегали в углистой земле очага. Большинство их отличалось правильными очертаниями и явно представляло собой инструменты типа пластинчатых ножей. Тут же лежали массивные кремневые желваки – нуклеусы, от которых отделялись подобные пластины, и выполненный из гальки отбойник, с помощью которого могла производиться такая операция.

Как позже объяснил Лартэ хранитель музея этнографии Копенгагена Штейн-хауэр, таким инструментом, постукивая им по краям каменных пластин, можно было заострять лезвия режущих и скребковидных орудий. Интересно, что порода гальки оказалась нехарактерной для этого района Пиренеев; эта галька была доставлена «Человеком Природы» к гроту Ориньяк откуда-то издалека. К наиболее впечатляющим находкам относились два кремневых метательных наконечника и множество разной формы орудий, изготовленных большей частью из самых твердых частей рога северного оленя, в том числе метательные острия, гладила для разглаживания швов на одежде из шкур, загадочное изделие со сквозным, овальной формы отверстием, а также выгнутый по всей длине стержень, заполированный с двух сторон.

В качестве сырья использовались сброшенные оленьи рога, и рациональность такого выбора очевидна, учитывая плотность и твердость их. Только один рог молодого оленя был срезан с головы убитого животного, чтобы воспользоваться его заостренным концом. Рога оленя, как и каменные инструменты, обрабатывались тут же на месте, у очага, о чем свидетельствовали всюду валяющиеся отростки и часть основания с лобной костью с многочисленными следами резания кремневым ножом. Два орудия были изготовлены из рогов косули – аккуратно заостренное шило, удобное для прокалывания шкур, и очень острый колющий инструмент, который Лартэ оценил как инструмент для нанесения татуировки.

Но не рискованна ли подобная мысль, учитывая давность времени обитания на Земле «Человека Природы»? Лартэ, однако, не смущали такие опасения, и причиной тому стало не только открытие клыка медведя, так остроумно превращенного «изготовителем, или, если угодно, художником» «допотопной эпохи» в голову птицы. Его уверенность в значительности не только художественных, но также интеллектуальных достижений людей каменного века еще более окрепла после извлечения из «пепла очага» загадочной пластины из рога северного оленя, тщательно отполированной с одной стороны. На ней размещались «две серии поперечных линий, которые отстояли на равное расстояние друг от друга с просветом посредине. По обоим боковым краям пластины были нанесены серии насечек, более глубоких и довольно регулярно расположенных с точки зрения расстояний между ними». Эти линии и насечки возродили в памяти Лартэ описанные Буше де Пертом кости со счетными нарезками, и неудивительно, что он (в полном согласии с идеей возмутителя спокойствия из Аббевиля) воспринял насечки на пластине как ясный показатель умения «Человека Природы» производить «какое-то исчисление, связанное с разными величинами». Лартэ, однако, не ограничился лишь подтверждением рискованной догадки Буше де Перта, а высказал и свою, не менее смелую. Знаки, по его мнению, могли представлять собой своего рода символы «разных предметов». Речь, в сущности, шла о способностях древнейших людей к отвлеченному мышлению, о создании ими некой знаковой системы для определенных объектов окружающего мира. Но, разумеется, это была всего лишь идея или даже, скорее, намек на нее, очерченный несколькими скупыми словами. Иного, впрочем, и быть не могло, учитывая уникальность пластины со знаками из Ориньяка.

Предыдущая глава: Останки из грота Ориньяк

Следующая глава: Среди груды обглоданных костей