Итак, идея была выражена Бернардэном предельно кратко и ясно. В изложении же Рейнака она звучала так: «Изображения животных, выгравированные на камне, кости и роге, или фигуры, выполненные в круглой скульптуре, что обнаружены в пещерах эпохи северного оленя... близки изображениям кланов (современности), у которых существует тотемический культ». Это можно было расценить как призыв к бунту против одного из основных постулатов Мортилье, связанных с оценкой интеллектуальной и духовной культуры палеолитического человека.

Выступление Бернардэна не имело никакого отклика. Что касается «жезлов начальников», то археологи продолжали по старинке считать их «орудиями для выпрямления стрел, знаками достоинства вождей, деталями оленьей упряжи или чем-то вроде застежек для одежды». Пожалуй, наиболее смелым выглядело на данном фоне лишь предположение, что эти загадочные предметы могли быть особо ценными «охотничьими трофеями».

Соломон Рейнак в конце 80-х годов предпочитал придерживаться этого последнего предположения и даже, «охваченный сомнениями», осмеливался при жизни Мортилье высказываться так: «Были ли эти трофеи объектом действий, связанных с предрассудками, или нет – сказать невозможно. Но в этой гипотезе нет ничего невероятного». Более решительно Рейнак высказался на этот счет десятилетие спустя, уже после смерти Мортилье: «Я... часто настаивал на религиозном характере «batons de commendement» и считаю вполне законным, вопреки Мортилье, признавать существование развитой религиозности у пещерных людей». Тогда же он повторил мысль, некогда высказанную Бернардэном: «Возможно, что фигуры животных, которых так много в их искусстве, – это свидетельство чего-то подобного тотемизму».

Прошло еще несколько лет, и Рейнак оформляет эту мысль как «вполне законную» гипотезу, добавляя, впрочем, что «мы не знаем и, конечно, никогда не узнаем, какую роль действительно играли «batons de commendement» в магических церемониях», но он склоняется к тому, что именно таким было их назначение. Это заключение тем более важно, что Рейнак счел возможным распространить его и на другие образцы искусства древнекаменного века: «То, что верно в отношении этих «batons», должно быть верно и в отношении других предметов, украшенных скульптурами и гравюрами, хотя вполне возможно, что некоторые гравюры, неопределенные или неполные, – это лишь пробы художников-новичков, и они никогда не использовались в ритуальных целях».

Новый подход к образцам древнейшего искусства, когда они стали использоваться как материал для особо сложных реконструкций духовной культуры первобытного человечества, был обусловлен двумя обстоятельствами. Одно из них было связано с тем, что Соломон Рейнак занялся специальным изучением сконцентрированного в фондах Музея национальных древностей уникального собрания гравюр на камне, кости и роге, а также рельефов и фигур, выполненных в объемной скульптуре, которые были найдены за предыдущие полвека в палеолитических пещерных стойбищах Перигора и предгорий Пиренеев. Примерно на 150 предметах искусства (не считая бесценного собрания Эдуарда Пьетта) можно было ясно распознать отраженные в них «мотивы». С них-то художник Шам-поньон по распоряжению Рейнака изготовил «увеличенные и развернутые копии». Эти рисунки, которые позволили наконец «вполне оценить и сравнить между собой многие изображения, выгравированные по окружности на длинных костях или на «batons de commendement», были затем классифицированы, размещены на трех больших планшетах и выставлены для всеобщего обозрения. Эта выставка вызвала величайший интерес как у рядовых посетителей музея, так и в особенности у археологов. Популярность ее еще более возросла, когда появились фоторепродукции открытых в глубинах пещер композиций. Последнее обстоятельство стало решающим в изменении восприятия палеолитического искусства, которое расценивалось ранее или просто как результат бездумных «художественных упражнений» первобытного дикаря, или как следствие преднамеренного его стремления создать нечто для удовлетворения своих «духовных потребностей». Ясно, что ни в том, ни в другом случаях в образцах первобытного искусства не усматривалась некая утилитарная цель, которую теперь, судя по всему, предстояло поставить во главу угла при интерпретации их смысла, а также, что не менее важно, при выявлении истоков и причин зарождения художественного творчества человека древнекаменного века.

Исключительная роль Соломона Рейнака в распознании истинного смысла того, что при беглом взгляде обычно воспринималось всего лишь как предмет искусства, была теперь очевидна. Выставка наглядно демонстрировала то, что отмечалось еще Саутуолой и Вилановой: живописные настенные изображения и образцы так называемого «мобильного искусства», или «искусства малых форм», «относятся к одной и той же цивилизации, к одной и той же эпохе. Это доказывалось наличием как в одной, так и в другой серии изображений животных, характерных для второй фазы ледниковой эпохи – мамонта, северного оленя и бизона европейского. Между изображениями на стенах пещер и на различных предметах существуют такие аналогии, такое «семейное сходство», что археолог, «даже чуждый палеонтологии, без колебаний должен был отнести их. к одной и той же группе или к двум современным и родственным». Рейнак подчеркнул то, что было замечено уже давно: среди сюжетов палеолитического искусства «мотивов, относящихся к миру животных, несравненно больше, чем всех остальных», при этом художник древнекаменного века воплощал исключительно образы тех животных, «которыми питалось население охотников и рыболовов». Это последнее наблюдение представлялось Рейнаку и многим другим новым штрихом к изучению первобытного искусства.

Предыдущая глава: Расшифровка искусства древнекаменного века

Следующая глава: Этнография помогает в расшифровке изображений животных